Сергей Беденко. Сан Саныч.

Сан Саныч – так звали в своем кругу преподавателя по военному страноведению курсанты одного из закрытых учебных заведений в Лефортово. Познакомились мы с ним за год до Московской Олимпиады. Курс, который он читал, был на редкость интересным: военно-политические блоки, взаимоотношения стран-участников, их особенности. Привычной для нас строгости на занятиях не было – был диалог от сердца к сердцу, что быстро сблизило нас с преподавателем, и мы еще больше полюбили его предмет. Едва Сан Саныч начинал говорить, мы тут же прекращали свои дела и все то, что могло отвлечь нас от постижения учебного материала.

Но если для других ребят Сан Саныч был лишь интересным рассказчиком, то для меня он был еще и нужным профессионалом. Он пришел к нам из разведки и особенно этого не скрывал. Я тоже подумывал об этой сфере деятельности, и опыт Александра Александровича был для меня уникален. Я не говорил ему о своих планах, но он быстро раскусил меня, и наше общение стало более доверительным.

Сан Саныч и внешне выглядел весьма импозантно: высокий, стройный, обаятельный человек в красивой форме капитана первого ранга. Что и говорить, мы любили своего наставника и старались подражать ему. Но наши симпатии вспыхнули особенно после того, как Сан Саныч, возвращаясь вечером домой, вступился за девушку, к которой пристали хулиганы. Их было человек восемь, и он пошел против них, чтобы защитить ее честь. Девушку он защитил, но после этого долго восстанавливался, а, когда вышел на работу, правая рука его была еще в гипсе.

Мы считали своим долгом как-то помочь Сан Санычу: принести и разложить учебные материалы, помочь надеть шинель и т.д. Но особым делом считалось «поднести до КПП портфельчик», красивый темно-коричневый Samsonite, или проводить Сан Саныча до метро. Последнее удавалось редко: для этого надо было просить разрешения начальства о выходе за территорию вуза, что, в общем-то, не поощрялось.

В один из дней, когда мне удалось получить увольнение, мы пересеклись с Сан Санычем на кафедре и решили вместе ехать до метро. Погода стояла хорошая, весна была в самом разгаре, солнце теплыми лучами пробивалось сквозь редкие облака, отражаясь в лужах талого снега.

Сан Саныч был задумчив, и мы особо не говорили, пока не подъехали к станции метро «Бауманская». «Мне надо ненадолго зайти в Елоховский собор, – сказал мне преподаватель, – пойдешь со мной?» Я напрягся: Елоховский собор в те годы был резиденцией Патриарха и, естественно, находился под контролем, мы – в форме, могли возникнуть неприятности. «Разве что ненадолго», – без энтузиазма откликнулся я. «Средь бела дня нас никто не остановит, тем более с моими звездами, – прояснил ситуацию Сан Саныч, – надо подать записку за больного товарища, лечение не помогает, а записка – верю – поможет». Я рассеянно кивнул, и мы пошли в собор.

Подходя к нему, я попытался вспомнить, когда последний раз посещал храм. Это было лет пять назад. Мы с отцом вошли тогда в деревенскую церковь, чтобы осмотреть её интерьер. Остановились у иконы Страшного Суда. «Кто эти черненькие, которых тащат на сковородку?» – спросил я отца. «Это – грешники, угодившие в ад, идут на мучения. А праведники вон там, наверху, у груди Иисуса; они – «у Христа за пазухой», – ответил мне отец. Действительно, через отверстие хитона Спасителя выглядывали довольные физиономии спасенных. Я тогда не понимал языка символов, принятого в церковной живописи, не представлял себе сельского богомаза, потрудившегося на росписях храма. Все, что я увидел, показалось мне до крайности наивным, и я на много лет решил для себя вопрос об отношении к Церкви. Поэтому и в этот раз шел в храм с неохотой, не ожидая встретить там ничего интересного.

Интерьер Елоховского собора оказался намного величественней деревенской церкви, но эта красота не трогала меня. Сан Саныч подошел к свечному ящику, взял листок бумаги и стал что-то писать. Я остался ближе ко входу и разглядывал тех, кто находился внутри храма. Народу было немного, одни женщины. Они стояли напротив икон, вглядываясь в потускневшие лики, ставили свечи, кто-то продвигался к выходу, крестясь по дороге. На нас не обратили внимания: каждый занимался своим делом. Сан Саныч закончил писать, отдал записку в свечной ящик, достал деньги, положил их на поднос и подошел ко мне. Мы вышли на улицу.

– И вы верите, что ваша записка поможет? – не сдержался я. – Мне кажется, лучше найти хорошего врача и лечить, опираясь на его опыт и достижения современной медицины, чем что-то написать и успокоиться в надежде неизвестно на кого. Вы думаете, в том, что вы делаете, есть какой-то смысл? – Нет, одно лишь самоуспокоение, – продолжал я, сам не понимая, откуда во мне возникла такая категоричность.

Сан Саныч на секунду задумался.

– Знаешь, здесь недалеко есть скамейка, где мы сможем спокойно обсудить этот вопрос, – ответил он, – ты не торопишься? Хочу рассказать тебе один случай, который, быть может, пригодится. Погода хорошая, и если есть время, нам ничто не помешает расставить все точки над i.

– Да, конечно. Надо во всем разобраться, – горячился я, устремляясь вслед за Сан Санычем в глубину жилого района. Пройдя вперед, мы остановились недалеко от школы, построенной на месте дома, в котором родился А.С. Пушкин. Там и устроились для разговора.

– Ты думаешь, я не понимаю твоих чувств? Сам был такой, – начал разговор преподаватель. – А лечение, о котором ты говоришь, пока не дает результата, хотя все сделано для того, чтобы помочь нашему другу. Записка, которую я оставил, пойдет на литургию, где будет поминаться имя больного, и он незримо будет участвовать в таинстве вместе со всей Церковью, молящейся Богу. И Господь по Своей неизреченной милости поможет в исцелении нашего товарища. Вот зачем мы зашли в собор.

– Но с тем же успехом вы и сами могли помолиться и попросить, о чем хотели. Зачем нужен священник или кто-то еще? Да и что такое Церковь? Эти измученные жизнью женщины с тревогой и грустью в глазах, которых мы только что видели в храме. Бог для них – последнее пристанище. Скорее всего, они просто во всем разуверились или очень настрадались. Поэтому и тянутся в Церковь, чтоб хоть как-то поддержать свое существование, – не успокаивался я. – Разве за ними сила? В чем она? В их молитве? – Нет, сила в другом – в деньгах, политической и экономической власти, в крайнем случае – в духовном или культурном водительстве, привлекающем большое число адептов. В нашей стране сила – Политбюро, ЦК, силовые ведомства, госструктуры и партийные органы. А эти женщины с высохшими от слез глазами, разве они что-то могут?

Пока я говорил, Сан Саныч рассматривал детей, бегущих из Пушкинской школы, но когда я закончил, он повернулся ко мне.

– Да нет, ты ошибаешься, как раз сила-то – в них, в этих женщинах, и во всех тех, кто предстоит Богу, сила – в Церкви, Сергей, в этом духовном организме, который молится за весь мир, и молитвой спасает тебя, меня и всех тех, в чьих руках земная власть. Вот умрет министр или другой руководитель, многое изменится? – Нет. Даже если уйдет в историю КПСС, большой беды не будет: мир как существовал, так и будет существовать. А убери этих женщин, останови молитву, закрой храмы и прекрати литургию – и тогда миру конец, конец всему, всей земной цивилизации. Церковь – стержень, на котором держится весь мировой порядок. Бог и Церковь – вот что лежит в основе мира.

Сан Саныч замолчал. Я хотел возразить, но не находил слов: видимо, он знал что-то, чего не знал я, и опирался на это «что-то».

– То, о чем вы говорите, – теория или личный опыт? – решил уточнить я. Впервые в жизни я слышал подобное. В голове всё противилось словам преподавателя, но сердцем я чувствовал какую-то иную логику, за которой хотелось идти.

– Личный опыт, выстроенный в теорию, а точнее – в практику жизни.

– Расскажите, Александр Александрович, мне кажется, это важно.

– Ну хорошо, – начал преподаватель, – постараюсь рассказать обо всем по порядку.

После окончания учебы в военно-морском училище я получил распределение на Северный флот. Быстро вырос до капитан-лейтенанта, но тяги к работе не имел: меня всегда привлекали языки, которыми на флоте я мог заниматься только самостоятельно. Личная жизнь тоже не ладилась: на Севере всё не так просто. Так что ушел с головой в то, что мне нравилось. Накупил учебников, разговорников, словарей и учил: вначале английский, за ним французский, позже испанский. Английский давался легко, я ведь заканчивал языковую спецшколу. Французский и испанский учил неглубоко: думал, на Севере они мне не пригодятся. Практиковал немного английский, когда меня привлекали для переводов по линии разведки. Но с языками у нас работали выпускники вашего вуза: они считались более подготовленными. Я был «на подхвате». Как-то раз у нас готовился визит дружбы кораблей флота в район Юго-Восточной Азии. Я в поездку не планировался, но в последний момент попал на замену заболевшего переводчика. В одном из наших посольств меня выпросил у замкомандующего военно-морской атташе для временной работы. Так я перебрался с севера на юг.

Работа была интересной, хотя и очень специфичной. Командировку мою два раза продлевали, а потом меня и вовсе отправили в Москву на учебу, по окончании которой я продолжал работать в азиатском регионе. Руководство осознавало, что от Азии будет зависеть многое в перспективе. По работе приходилось выезжать и в другие страны. Однажды я находился с заданием в Англии.

Дело было деликатным и довольно опасным. Надо было передать инструкции Центра в руки, которые считались не очень надежными. Ставка делалась на деньги, которые в нашей работе значат куда меньше, чем если человек работает «за идею». Но другого выхода не было. Одним словом, все провалилось – вместе с заданием сгорел и я.

И вот я еду на такси по улицам Лондона. За мной пристроились два автомобиля – слежка. Я их вижу, в мозгу пульсирует мысль: когда будут брать? И тут мое внимание привлекает здание необычной архитектуры. «Это что?» – спрашиваю таксиста. «Церковь, тут обосновались русские», – слышу в ответ. «А ну-ка притормози, держи задаток и подожди меня здесь, я – быстро», – включаюсь я и выхожу из машины. Автомобили сзади тоже притормаживают.

Захожу в храм – никого. Только какой-то человек во фланелевой рубашке чистит подсвечник. Подхожу к нему. «Вы – русский? – спрашиваю я. – Работаете здесь?». «Да, я настоятель этого храма», – отвечает он мне по-русски. А дальше всё как в тумане. Мы садимся на скамейку, и он за несколько минут рассказывает мне о тех ошибках, которые я допустил в жизни. Я сижу и не понимаю, что происходит. «Но главное – не это, – в конце говорит он мне, – а два тяжких греха, из-за которых ваша душа в опасности; вы сами знаете о них и даже сожалеете, но дело сделано, и ошибки надо исправлять. Будете в Москве, найдите священника в таком-то храме, скажете: владыка Антоний прислал на исповедь, расскажете о нашей встрече. Он поймет и примет у вас исповедь. Хорошо бы, чтобы он стал вашим духовником».

Пока он говорил, я постепенно приходил в себя. На улице меня ждали, но священник говорил твердо, и мое спасение казалось мне вполне реальным. «А теперь давайте помолимся, попросим у Бога милости – впереди много дел», – сказал владыка.

Мы встали, подошли к иконам. Священник устремил взгляд на образ Спасителя и, как мне показалось, мысленно куда-то «провалился». Я не умел молиться и просто просил Господа о спасении, просил своими словами. На сердце было спокойно, не хотелось уходить. «Ну всё, Александр, прощайте», – сказал владыка и перекрестил меня. Я даже не удивился, что он назвал меня по имени, поклонился и молча вышел из храма.

На улице я сел в такси, которое ожидало меня неподалеку. Мы тронулись, за нами, чуть позади, ехали те же два автомобиля. Но на душе не было тревоги: я чувствовал, всё обойдется. Мы проехали перекресток, и тут из боковой улицы выехал грузовик, перевозивший строительные конструкции, и заглох прямо на дороге. Он отсек нас от сопровождения. Мы рванули вперед и оторвались. «Теперь в порт, – скомандовал я, – быстро довезешь, получишь двойную». «Мигом долетим», – отозвался водитель и «дал по газам». Вскоре мы были в порту.

Там я нашел небольшое транспортное судно, капитан которого взял меня на борт. Кстати, главным оказались не деньги, а то, что я сказал капитану, что в прошлом моряк. Он бросил мне кусок веревки и велел завязать морской узел. Я завязал. «Хорошо, – сказал капитан, – ныряй в трюм, одевай робу, поможешь команде». Когда мы отплыли от берега, к нам подошел пограничный катер. Шел дождь. Было темно. С катера что-то крикнули. Капитан ответил. Мы поплыли дальше. Я сел на ящик и задремал. Проснулся, когда мы были уже во Франции. Ну а дальше – дело техники. Через два месяца я стоял «на ковре» в Управлении.

После этого случая я попросился преподавать – оперативная и штабная работа больше меня не интересовали. В голове прочно засела мысль: как стало возможным мое спасение, кому я этим обязан? Так я пришел к мысли о Боге, о Его всемогуществе, о Его любви. Я понимал, что недостоин был высшей милости, но именно ею и был спасен. Скорее всего, из чувства благодарности я стал изучать всё, что мог найти о Боге, о Церкви, о правде нашей жизни, и стал православным.

– А как же те два греха, о которых вы сожалели, удалось их загладить? – не успокаивался я.

– В Москве я нашел священника, о котором говорил владыка Антоний; он стал моим духовником, к нему я пошел на первую исповедь, хожу до сих пор. – Сан Саныч замолчал. Молчал и я. В голове вертелось множество мыслей. Но задавать вопросы не хотелось. В принципе всё было ясно.

Этот разговор с Сан Санычем был единственным. Больше мы так не говорили. Да и встречались мы с ним после этого разговора пару раз. Не было времени. Готовились к Олимпиаде.

Не могу сказать, что услышанное тогда изменило меня, мое отношение к Богу. Нет, но зарубка осталась. И когда через десять лет я сам оказался в схожей ситуации, то знал, к Кому обращаться за помощью.

14 ноября 2017 г.

с сайта «Православие.ру»